|
|
Та самая Россия...Часть третья Наш поезд прибыл в Шарью в девять утра. Прощаемся с Валентином Ивановичем, он уезжает в Павино на рейсовом автобусе, а мне почти три часа ждать прибытия поезда из Санкт-Петербурга, на котором приезжают Зина с мужем и пятилетней внучкой. Насчет пятилетней внучки как-то тревожно — ребенок ведь, начнет капризничать, канючить, испортит все настроение… Посмотрим. Здание этой крупной станции явно дореволюционной постройки — толстые стены, большие арочные окна, арочный застекленный вход, истертая, исхоженная метлахская плитка пола. Вот сюда входили мои родители после окончания института, волновались, что это за место, куда их занесло. Ходили здесь, наверное, покупали в буфете ситро. Отсюда отец уезжал на войну, сюда возвращался осенью сорок пятого года, и каким счастьем для него было увидеть это название: «Шарья» — почти дома! Отсюда уезжала наша семья летом сорок шестого года. Здравствуй, Шарья, оказывается, пришлось снова увидеть тебя! Объявили прибытие поезда, на котором приезжают друзья. Поезд прибывает на третий путь, и я жду у лестничного спуска с переходного моста, волнуюсь, узнаю ли Зину, узнает ли она меня, не виделись с девятнадцати лет, последних фотографий не посылали друг другу, как будто опасались друг друга разочаровать… Ищу глазами в спускающемся потоке людей. Нет…нет…нет… И вдруг оклик: «Тамара!» Да вот же она, Зина! Как же можно ее не узнать! Мы смотрим друг на друга несколько мгновений молча, и я улавливаю в ее лице, как в зеркале, отражение своих чувств — сначала узнавание, изумление и радость встречи, не успевшая спрятаться печаль и смирение – что поделаешь! Да, время никого не красит, нам уже за семьдесят… А не верится — ведь в это мгновение наши души окунулись в детство, радовались и ликовали, узнавая друг друга. Знакомимся с мужем. Знаю, как только его семья переехала из близлежащей деревни в село Павино, так в шестом классе Генрих влюбился в Зину сразу и на всю жизнь. Генрих окончил юридический институт, работал следователем, заместителем начальника милиции. Сейчас читает лекции на милицейских курсах. Внучка Ксюша, круглолицая со светлыми косичками, смотрит на нас с серьезным молчаливым любопытством. Она живет с родителями в Мурманске, на лето приезжает на «юг», в Кириши, к бабушке с дедушкой. Генрих находит такси, садится рядом с водителем, мы с Зиной и Ксюшей сзади. Поехали! И полетели мы, полетели, отбрасывая километры дороги и напластования годов — а помнишь?! И говорим, говорим подробно об уже раздельном прошлом, скороговоркой о нынешнем, о детях и внуках. А день, 18 июля 2008 года, светлый, солнечный, радостный. Макушка лета! Веселый смешанный лес то подступает к дороге, то отбегает, подставляя взгляду ярко-зеленые полянки с лиловато-розовыми озерцами иван-чая, заросли пушистых белых цветов. Что за цветы? «Кажется, дурман…» — говорит Зина. Мне есть чему подивиться — дорога-то асфальтированная, ведь какая мука раньше была добираться до Шарьи! Скоро будет Ветлуга, говорит Зина. Как же, помню, как машина-полуторка, на которой наша семья с вещами уезжала из Павино, переправлялась через полноводную реку Ветлугу на пароме. Мама держала меня за руку, я понимала, чего она боится. Слышала, как взрослые говорили, что недели две назад вот такая же грузовая машина вдруг покатилась с парома и упала в реку. На ней ехала в Шарью семья – офицер с женой и двое детей. Все утонули, никого не успели спасти. А офицер, говорят, всю войну прошел… так прошлое врывается в реальность неожиданно и непрошено, и то, что было прочно забытым, вдруг всплывает в памяти ярко, как будто это было вчера. Разве это Ветлуга? Может быть, мы тогда ехали ранним летом, вскоре после половодья, но речка, мне кажется, была шире раза в три. Или я была такая маленькая, что Ветлуга показалась мне такой широкой? А вот село Пыщуг — знакомое с детства название. А вот речка с забавным названием Портомойка. Девочка Ксюша сидит между нами тихо, не капризничает, не канючит, не выражает недовольства долгой дорогой, не просит пить, писать, то есть не использует ничего из детского арсенала, чтобы обратить на себя внимание. Просто какой-то удивительный, золотой ребенок! Уже недалеко от Павина, Зина восклицает: — Эти ели мы сажали еще в школе, посмотри, Геня, какие стали большие! Я помню, мы сюда ходили рыжики собирать! Действительно, дорогу окаймляли высокие стройные ели. А вот и щит с указанием «Павино». Я ничего не узнаю, растерянно смотрю по сторонам. — Вот там больница, — говорит Зина, — а вот и деревня Бор, помнишь, мы в разлив через нее ходили в школу, не напрямик через луг, а в обход. Помнишь, там был большой овраг? Так его засыпали. Деревню Бор помню. Деревянные, ухоженные дома, много зелени. Въезжаем в село. Позднее уже узнали, что деревня Бор теперь часть Павина и называется улицей Героя Советского Союза, А. В. Скочилова. Помню, дорога идет наверх, на холм. Смотрю с волнением по сторонам. Все не то, не помню, не помню… Вдруг что-то толкает в сердце — вот тут должен быть клуб, бывшая церковь! А там недалеко школа! Не видно ни того, ни другого… Еще в разговорах по телефону узнала, что примет нас в гости двоюродная сестра Генриха, Клавдия Ивановна Ларионова, которая живет в Павине вдвоем с мужем в своем доме. Генрих предварительно согласовал с сестрой наш приезд, и нас ждут. Подъезжаем к симпатичному ладному дому, глядящему на улицу в три окна. Хозяева встречают у дверей: «Здравствуйте, проходите, пожалуйста!» В дом от двери ведет крутая, в несколько ступенек, лесенка. Поднимаешься, входишь в прихожую, из нее две двери — одна в кухню, одна в хозяйственные помещения. В кухне я с радостью, как старую добрую знакомую вижу знаменитую русскую печь с лежанкой — этакую вальяжную, занявшую половину кухни барыню, царицу русской крестьянской избы. Печь протоплена, уютно дышит живым теплом, видимо, в доме было прохладно — дождливое лето еще не прогрело его. На кухне водопровод, две раковины, газовая плита, стиральная автоматическая машина, большой обеденный стол, кровать, кресла, явно за давностью лет разжалованные из парадных в кухонные. Из кухни дверь в большой зал, из зала проход в спаленку. Между этими комнатами еще одна, высокая, до потолка, печь. Обстановка в доме, скромная, все необходимое есть: диван, кресла, стол, стулья, столики, тумбочки, телевизор, в спаленке две кровати, на стене в одной рамке — как принято в русских деревнях, увеличенные фотографии хозяев в молодости. Иван Павлович во время службы во флоте, в матросской форме, молодая девушка Клава, фотография погибшего в войну отца хозяина в шинели, в шапке-ушанке со звездой. На полу в зале ковровые дорожки, в спаленке — и на кухне половики. Окна небольшие. Генрих увидел мой взгляд, пояснил — на севере приняты небольшие окна, чтоб тепло лучше сохранялось. И везде — на подоконниках, на специальных подставочках в горшках комнатные растения разных сортов, почти все – цветущие, отчего в доме уютно и празднично. Из прихожей выход в летнюю часть дома с одной спаленкой, с туалетом, с сеновалом. И отсюда лестница вниз в нижнее помещение, где дверь в сарайчик для козы, и вторая дверь в баню, и дверь во двор. На стенах подвешены пучки трав — наша хозяйка явно заготавливает лекарственные травы на зиму. И весь дом пропитан тонким, ненавязчивым запахом соснового дерева, сухих трав, мяты. Запах по-родственному обнял, окутал меня — упоительно пахло детством. Нас ждали, и в бане топится печь, и бак на печи полон горячей водой. Рядом стоящая ванна наполнена холодной водой, тут же алюминиевые тазы – смешивай воду и мойся. На полу бани толстые деревянные доски, между которыми вода уходит в землю, канализация по типу шамбо. Хозяева наши, извинившись, оставляют нас одних, уезжают ворошить скошенное сено. Ничего не поделаешь — летний день год кормит. А я еще с детства помню, как дорожат в деревне погожим летним днем. «Уж извините, — говорит Клава, наша ровесница, —хозяйничайте без нас. В печи сковорода с жареным кроликом, вот тут хлеб, вот холодильник. Все найдете сами!» Мы вымылись в бане, перекусили, немного передохнули, а растревоженная душа уж зовет выйти — увидеть, вспомнить, прочувствовать. Вчетвером мы выходим на центральную улицу, которая моим друзьям вспоминается отчетливей, чем мне. Вот памятник Ленину с поднятой в призыве рукой, стоит себе, никому не мешает Владимир Ильич! И правильно. Ничего нельзя забывать из прошлого — ни плохого, ни хорошего. Плохое надо помнить, чтоб не повторить прежних ошибок, а хорошее, чтоб осталось с нами, чтобы и выдумывать ничего не пришлось. Проходим мимо Комсомольского парка со стройными высокими березами, осинами, елями. Оказывается, их сажали в 1951 году вместе со всей школой Генрих и Зина. Они восхищаются, как выросли деревья! Даже холодком по спине потянуло – вот оно овеществленное время! Я внимательно рассматриваю павинские дома. Конечно, все они разного времени постройки и разного достатка. Есть вполне обыкновенные, классические, можно сказать, северные деревянные дома, и очень забавно и приятно увидеть на некоторых из них спутниковые тарелки-антенны. Но есть и дома новых павинских русских, красивые, как сказочные теремочки. А вот совсем старый домок, словно вросший в землю, с какой-то прогнувшийся, верандой. Тут живут люди явно небольшого достатка. Но на подоконнике стоит цветущая герань, а в окошко выглядывает милое девчоночье личико. Я фотографирую домик и проговариваю мысленно: «Вот вырастешь большая, выйдешь замуж за хорошего парня и построите себе замечательный дом! А этот все равно будешь вспоминать с радостью». Замечаем достаток, порядок и чистоту Павина. Понятно, что в селе делали, вероятно, генеральную уборку к празднику, но выглядит это все очень приятно. Спускаемся по улице вниз — вот на месте прежнего клуба-церкви деревянный Дом Культуры, рядом памятник погибшим воинам Павинского района в Великую Отечественную войну — гипсовая, покрашенная серебрянкой фигура солдата, рядом перечислены поименно все погибшие только села Павино, их 821 человек, отдавших свою жизнь за Победу. А всего, как потом я узнала из краеведческой книги — из Павинского района было призвано 7 тысяч человек, почти треть всего населения, по переписи 1939 года в районе проживало 24500 человек. Общие потери павинцев составили более 2600 человек, то есть 37% всех мобилизованных, 1400 человек погибли в 1941-1942 годах. «Как страшно в сорок первом умирать, не зная ничего о сорок пятом…» Я читаю на памятных досках знакомые с детства фамилии, их носили дети, с которыми я училась в первом-втором классе: Аверкиевы, Алексеевы, Большаковы, Бураковы, Дворецкие, Жуйковы, Ивковы, Коркины, Коржевы, Поповы, Фроловы… и так далее. Каждой фамилии группами по несколько человек — однофамильцы, а в каком-то колене, может быть и родственники. Сейчас в районе осталось всего лишь 27 бывших фронтовиков. Вот портреты героев Советского Союза Павинского района. Их семь человек — все молодые, красивые. Вдруг вспомнилось, как в школе полыхнула новость – приехал к родственникам Герой Советского Союза! Пойдемте смотреть! Конечно, это был один из этих семерых, но кто именно – не знаю, тогда это мне не казалось важным. Помню, что дом этот был не так далеко от школы. Двери в дом героя почти не закрывались. Помню толпу народа. Нас, детей, пропустили вперед. Где же герой?! Да вот же он! На лавке, почти полулежа, в расслабленной позе сидел мужчина, совсем не геройского, не великанского роста, совершенно обыкновенный, в гимнастерке, но без ремня. Одна рука лежала на колене, другая как-то безвольно была опущена вниз. Глаза были полуприкрыты, словно он задремал. Теперь я понимаю, что человек был крепко выпивши. Люди приходили, в деревенской простоте стояли и смотрели молча, потом уходили, давая место другим. Все хотели поглядеть на чудо — вернувшегося живым героя. А он сидел и отдыхал — имел такое полное право! — как пахарь вернулся с поля, как охотник пришел из леса, так и солдат вернулся с войны. Мужское дело… Рядом с памятником строится новая церковь, уже возведены стены из добротных желто-золотистых, каких-то теплых, чистых, без изъяна, бревен. Крыша с куполом и крестом, словно шапка Мономаха, еще стоит на земле, будет подниматься потом. Строящаяся церковь носит исконное свое имя Святого Георгия Победоносца. Первая деревянная церковь была построена на этом месте в 1658 году, о чем мой знакомый Валентин Иванович Попов узнал из документов, найденных в церковных архивах. Каменная церковь была выстроена много позднее на народные пожертвования. После революции церковь закрыли, сделали в ней клуб, где проводились общие и праздничные собрания, концерты самодеятельности, спектакли, показывали кино. Помню, как в больнице обычно к вечеру было слышно, как тарахтит движок, и все, кто мог, быстренько собирались и бежали в клуб — кино привезли! В войну вместе с мамой я смотрела здесь фильм «Александр Невский». И запомнила навсегда висящее на стене изречение: «Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет. На том стоит, и стоять будет русская земля». Помню, что сердце стеснилось величием слов, гордостью и печалью. Значит, я уже что-то тогда понимала и чувствовала. Зина с мужем вспоминают, что клуб – церковь разрушилась, когда они еще учились в школе. Неожиданно обвалились крыша, но деликатно, по-божески, ночью, когда людей не было, никого не придавило — не ранило, не убило. Люди стали разбирать стены на кирпичи. У Генриха отец был печник, а хороший печник в северном селе профессия весьма уважаемая. И вот, помогая отцу, мальчик-подросток, добывал кирпичи, разбирая стены. Вспоминает, что работа была очень тяжелая. Старинные кирпичи были скреплены друг с другом каким-то особым раствором, отделялись друг от друга с трудом. К тому же церковные кирпичи были особые, весом каждый в пять килограммов, при их изготовлении в глину добавляли куриные яйца. Зато печи из таких намоленных кирпичей выходили теплоемкие, уютные, добрые. Должно быть, и сейчас еще стоят в домах печи из этих кирпичей, в деревянном краю они очень ценятся. Из села мы выходим на те самые заливные луга, что снились мне всю жизнь. Я вернулась сюда не во сне — наяву! И только сейчас по-настоящему вспомнила, какая тут высокая трава. Все правильно у Николая Рубцова: «Я буду долго гнать велосипед, в глухих лугах его остановлю». Вот что такое глухой луг — тот, где давно, может быть, годами не косили траву, и она выросла высотой взрослому человеку по пояс, а то и по грудь. Мы идем по тропинке, и земли под ногами не видно, пружинят примятые стебли трав, в многообразную, разных оттенков зеленую ткань которых по обе стороны от тропинки вплетены желтоглазые в белых ресницах ромашки, розовые головки клеверной кашки, золотые звездочки лютиков, белоснежные зонтики тысячелистника. Над травой тучки мелкой мошкары – там, в травяных джунглях идет таинственная полноценная земная жизнь. А воздух густой, теплый, настоянный на луговых, нагретых солнцем травах — запах спелого лета, запах детства. И опять вспоминается Рубцов: «За нами шум и пыльные хвосты — Все улеглось! Одно осталось ясно — Что мир устроен грозно и прекрасно, Что легче там, где поле и цветы». Я словно пьянею от этого густого, неизъяснимого воздуха, хочется сказать или сделать что-то особенное, только слов нет, и я вдруг неожиданно ору во весь голос сохранившуюся в памяти павинскую частушку, приплясываю и даже стараюсь выбивать на тропинке дроби: Мы идем по левому краю луга мимо густых зеленых зарослей кустов и деревьев, мимо светящейся белоствольной березовой рощицы. А в нашем детстве ходили посредине луга, как раз напротив больницы тропинка выходила на переправу через Вочь, там стояла мельница, и поперек речки были положены толстые бревна – лавы. Вот сейчас попадается по дороге небольшой пруд-старица, наполненный тихой стоячей водой с распластанными плоскими листьями кувшинок. Должно быть, этот водоем остался после весеннего разлива речки Вочи. То-то, наверное, весной здесь раздолье лягушкам! Как давно я не слышала их весенних концертов! Кажется, что тут особенного? Но вот знаю, что в Новочеркасске, в речке Аксай, впадающей в Дон, нет лягушек — потравили разными гербицидами, попавшими в воды, стекающими с полей. А что за жизнь на Земле без лягушек?! Живут рядом, никого не трогают, поддерживают равновесие в природе. Вот мостик через ложбинку, которая тянется через весь луг. И вдруг вспомнилось внезапным озарением — переходили мы эту ложбинку посредине луга с мамой летом 1942 года, возвращались из села в больницу, и я вдруг заметила, что мама плачет. «Почему ты плачешь, мама?!» «Погиб твой дядя, мой родной брат Ваня. Помнишь, до войны он нам из Средней Азии фрукты присылал?» Как неожиданно вспомнилось… А вот и берег Вочи. Течет реченька по песочку, проложила себе русло между холмами и взгорками, прихотливо изгибаясь, петляет возле села. Мы постояли на берегу, полюбовались отражениями деревьев в тихой воде и решили вернуться. Сами объясняем себе и друг другу, что, мол, устали с дороги, надо вернуться, завтра дойдем до больницы. На самом деле, это было очень похоже на робость, как будто душа не могла вместить так много за один раз. Завтра. Мы дойдем до больницы завтра. Мы поворачиваем назад, и идем обратно к селу, и вдруг узнаю я силуэты этих серых деревянных домов и крыш, вот так я их видела, когда шла в школу. Конечно, это уже совсем другие дома, но – похожи! Заходим в продуктовый магазин. Как говорится — все есть. Колбасы, копчености, сыры, печенье, хлеб, булки, мороженое разных сортов, даже молоко в пакетах. Это в селе-то! Мы возвращаемся домой одновременно с хозяевами, накрываем общий стол, наливаем по рюмочке за встречу, за знакомство, становится весело и уютно, и разговор пошел интересный про прошлое и настоящее, про жизнь и судьбу. Я удивляюсь и радуюсь, что в Павине газ, хоть и баллонный, водопровод. Спрашиваю, откуда? Клава говорит, что из артезианской скважины. А еще не так давно носили воду из колодцев. Помню, как заглядывали мы с Зиной в дышащую холодом глубь колодца, как кричали туда: «Эй, кто там живет?!» Как гулко отзывался эхом колодец! И мы, объятые непонятным страхом, убегали прочь. Взрослые тревожились, отгоняли нас с Зиной от сруба. Спрашиваю: Думается, это был газ, радон. Живем мы на тонкой верхней корочке земли между двумя тайнами — космосом и глубиной Земли, и вглубь ее заглянуть, пожалуй, труднее, чем в небо над головой. Удивляюсь, что на участке растут фруктовые деревья: яблони, сливы, кусты смородины, садовой малины, клубника на грядках, в теплицах огурцы и помидоры. Раньше о яблонях и помыслить было невозможно. Подумать только — в Павине фруктовые деревья! Я прислушиваюсь к говору хозяев, хочу услышать знакомый с детства павинский диалект. Да, они окают, но говорят грамотным, усредненным даже, русским языком, и только с замиранием сердца ловлю эти родные с детства интонации, этот распев, растягивание к окончанию фразы: «Дак ведь климат-то у нас меня-а-тца-а!..» Да, климат везде меняется, значит, и здесь стало теплее, да и плодовые сорта продвигаются все дальше на Север. Клава и Генрих вспоминают своего деда, Семена Московкина. Он был богатый работящий крестьянин, а прадед держал в селе лавку. Домов у них было несколько и даже один двухэтажный. Когда стали организовываться колхозы, семью деда раскулачили, его самого выслали, а жена и дети сбежали в лес. Все лето и осень они жили в землянке, а зимой вынуждены были прийти в село к родственникам и жили у них в бане. А в двухэтажном доме сделали школу. Внуки купца и дети кулака потом работали уже в колхозе, и — вот ведь порода кулацкая! – работали так, что все время были в передовиках. Клава говорит, у ее матери столько было почетных грамот, что ими были завешаны все стены в избе. И детям внушала Федосья Семеновна: «Работайте хорошо, не позорьте меня!». Сама-то за день выкашивала гектар луговой травы. Работа! – в ней была ее гордость, ее самоутверждение, как личности. А жили бедно. Сама Клава окончила только четыре класса школы, больше не смогла учиться. В детстве она серьезно повредила глаз веткой, стала плохо им видеть, а при напряжении от чтения начинались сильные головные боли. Да и школа была далеко – за тридцать километров. Так и не пришлось продолжить учение. Ее муж, Иван Павлович, окончил только два класса, работал в колхозе, служил на флоте. После службы женился на Клаве, работал в колхозе трактористом. Кто-то читал, кто-то не по книгам знает, как тяжел крестьянский, колхозный труд! Если уж называть вещи своими именами – это было крепостное право. Колхозники не имели паспортов, не могли изменить свою судьбу, никуда не могли уехать из деревни. Сколько ни работай — из бедности не вылезти. На сенокосе от зари до зари платили им за день дореформенный рубль, то есть 10 копеек! Только в 1962 году, когда Хрущев дал колхозниками паспорта, они почувствовали себя людьми. Но и тогда всеми силами людей пытались удержать в колхозах. Правдами и неправдами, с кровью, мясом, слезами в 1962 году Клава с мужем выдрались из колхоза, переехали в Павино. Иван Павлович, имевший способности к любой технике, стал работать на узле связи, а Клава устроилась дезинфектором в санэпидстанцию. То-то нашла себе «теплое» местечко! Проработала она там 22 года. Тоже заслужила и уважение людей, и всякие грамоты. Плохо работать они оба с мужем просто не умеют. И хоть было тоже и нелегко, и просто вредно, но появился у них нормированный рабочий день, небольшая, но определенная зарплата, трудовой отпуск. Это ли не счастье для трудового человека? Беседуем «за жизнь», расспрашиваем хозяев, как дела в Павине, сохранились ли еще колхозы. Колхозы есть, но мало, некому работать на земле, молодежь старается уехать, устроиться в городе, но, бывает, и возвращаются. Это, конечно, обнадеживает. Исчезли многие деревни вокруг Павино, молодежь разъехалась, пожилые люди переехали в Павино. Свои паи в колхозе вынуждены были продать. Мало кто в состоянии обрабатывать свою землю. Продают. Они говорят это с уважением. Трудовой человек всегда уважает других за труд. Приусадебный участок у наших хозяев — загляденье! Возле дома цветы, розы, лилии, еще какие-то — и названия не знаю, но красота! Высокие кусты цветущей картошки полыхают здоровой яркой зеленью. Земля в Павино — серо-бежевый суглинок, а на участке практически чернозем, и чувствуется, что каждая горсточка земли через руки пропущена, обласкана, да не по одному разу. И ни одного сорняка! Хоть премию объявляй за такую находку, и это в краю, где частые дожди, где всякая зелень, как в сказке буквально «прет» из-под земли. На участке четыре пчелиных улья. В хозяйстве коза Дашка, да двадцать пять кроликов. Семья пенсионеров обеспечивает свою продовольственную безопасность самостоятельно. И в доме, так хорошо, так ладно, что душа радуется. Утром следующего дня к хозяевам приехали дети, старшая дочь, Шура, из Костромы и младшая, Валя, из Шарьи. Приехали на своей машине. За рулем зять Гриша. С ними же девочка-подросток, Валина и Гришина дочка, четырнадцатилетняя светло-русая сероглазая Катя. Бывает, что имя как-то не идет человеку, а уж Катино имя как по специальному заказу — «выходила на берег Катюша». Держится Катя скромно, но с достоинством, спинка прямая, плечики ровные, шейка стройная, длинная. Занимается Катя легкой атлетикой и у нее обещающие успехи в этом виде спорта. Она тут же с гордостью рассказывает, что старший брат, Сережа — студент, легкоатлет, и его невеста Наташа тоже. Вот они завтра приедут с командой Шарьи принять участие в эстафете на сельском стадионе в честь юбилея Павино. Мы собираемся пойти в больницу, до которой вчера дойти не хватило духу. Катя просится с нами, чтобы искупаться в речке. Шура и Валя едут с родителями на сенокос, чтобы помочь сгрести и сметать сено в копну и привезти домой. А мы снова выходим на луг, вступаем в зеленое море травы, дышим этим невероятным воздухом, которым награждать бы людей за особые заслуги. На этот раз мы доходим до подвесного моста через Вочь, который немного ниже по течению, чем прежние из моего детства бревна-лавы через речку. Остановившись посредине моста, Зина говорит: Переодевшись, поднимаемся наверх, идем по неприметной тропинке, вокруг высокая трава, кусты. Вот соблазнительно краснеют на кусте почти забытые мною, ядовитые волчьи ягоды. Есть их нельзя, а сфотографировать — непременно! То место, где была дорога, где мы катались с угора на санках не узнать – все заросло деревьями. Выходим к дому, который построили родители Зины после возвращения в Павино. Потом, при отъезде продали дом родителям Генриха. Так что он у обоих вызывает волнение – вот тут была моя комната! А это окно кухни! Видим ухоженный огород — в доме живут люди. Я фотографирую Зину и Генриха на фоне их дома. Идем дальше. Зина спрашивает: Мы выходим на территорию больницы. Я уже знаю, что наш бывший дом разобрали где-то в начале восьмидесятых. Но дом, где жила Зина с матерью, уцелел, хотя и перестроен. Вон там, на чердаке мы с Зиной пробовали научиться курить. Достали где-то табаку, скрутили козьи ножки, прикурили от зажженной спички. Генрих с изумленным упреком произносит: Вечером читаем список мероприятий на завтрашний, юбилейный день 20 июля. Тут и освящение храма Георгия Победоносца и спортивные соревнования на стадионе, и праздничное шествие, и торжественное открытие фестиваля «Мы с Ветлуги реки», концертная программа, ярмарка, конкурсная программа «Играй гармонь», вечером дискотека и салют…Нет, везде нам не успеть! Утром приехали еще гости, внук хозяев, сын Вали и Гриши, студент Сережа, с ним его девушка Наташа. Как уже рассказала Катя, они участвуют в эстафете на стадионе в команде Шарьи. Оба они высокие, стройные, ладные, красивые, как молодые греческие боги. Ни разу я не уловила их хотя бы немного заинтересованного взгляда на нас, приезжих — внимание их замкнуто на себя и друг на друга. Зачем им какие-то неизвестные пожилые люди, какой-то ребенок? Они празднуют свою юность! В предвкушении предстоящего соревновательного бега их тела натянуты, как струна, их души собраны в концентрированный пучок воли, веры в победу. Их ноги не хотят быть в покое, пружинят, переминаются, пробуя силу и упругость мышц. Я понимаю их внутреннее состояние. Я тоже еще помню это напряжение души и тела перед соревнованием и хлопком стартового пистолета, и после, когда твое тело стрелой, пущенной с тетивы, рвется к победе, и вот уже ты вырываешься вперед, сначала чуть-чуть, на полкорпуса! И вот уже опережаешь всех, и принимаешь на себя вожделенную ленточку! И руки вверх в радости и приветствии миру, и в крови ликование победы, и молодость твоя звенит чистым серебром. И несомненная уверенность, что так будет всегда, и эта радость никогда не кончится! Да, я все это помню, и, понимая этих ребят, смотрю на них с нежностью и любованием. Как прекрасное видение ребята исчезли по своим делам, а мы собираемся на праздник. Появляется Клава, в элегантном брючном костюме — вот так вот, знай наших, павинских! Мы выходим на центральную улицу и вливаемся в людской поток, текущий в сторону парка Победы. Идем и мы, подчиняясь общему неспешному ритму. И вот мы в Парке Победы. Как описать этот праздник?! Сколько ни кричи: «Халва, халва!»— во рту сладко не будет!» Это надо видеть, участвовать в этом! Как это передать? Летнее праздничное солнце, яркая пышная зелень деревьев и кустов, торговые ряды ярмарки с радостно раскрашенными свистульками из глины, изделия из дерева, лыка, бересты, украшения, книги, плетеные ивовые корзины, корзинки, корзиночки и плетеные же кресла — глаза разбегаются, все бы купил! На прилавках всякие вкусности и сладости, и разные там конфетки-бараночки. Дымят трубами огромные самовары — пожалуйте чаю! И шашлычный дымок! И пиво! Продаются сувенирные флажки с гербом Павинского муниципального района — поле, разделенное по вертикали на две половины, голубую и зеленую, а посредине изображение бело-серого глухаря с желтыми ногами и клювом, в котором ярко горит красная гроздь рябины. Замечательный герб! Вот выставка продажа картин местных художников, вот крестьянский ткацкий станок и женщина показывает, как ткут половики. И ряды скамеек из свежеоструганных досок возле сцены, где проходит выступление участников фестиваля «Мы с Ветлуги-реки». И на сцене пляски, танцы, кадрили, песни, театрализованные представления. Голова кружится — все не упомнишь, все не перечислишь. А вот и мой знакомый! Валентин Иванович Попов торжественно вручает главе Павинской администрации Н. А. Боброву «Свидетельство о рождении» — выкопировку из старинного документа об освящении Георгиевской церкви в красивой рамочке под стеклом. И торжественные присвоения звания почетных граждан Павино и Павинского района, и награждение грамотами за разные заслуги. Наградили грамотой и Вадима Борисовича Курбанова. В 2007 году он признан лучшим предпринимателем Костромской области. С интересом смотрю — скромный молодой человек совершенно русской внешности. Растворила в себе, поглотила материнская русская кровь отцовскую, азербайджанскую. И опять песни и танцы приглашенных многочисленных коллективов из других районов, даже из соседней республики Мари-Эл и павинских самодеятельных кружков. Да так весело, так задорно! В это время в Комсомольском парке тоже дым коромыслом — зональный фестиваль «Играй гармонь!». Просто хоть разорвись, везде не успеешь! Едва успели захватить несколько выступлений – лихо! И там тоже прямо на свежем воздухе столы расставлены, тут тебе и шашлыки, и чебуреки и всякие выпивки-закуски. Народ веселится, но сильно пьяных увидеть не пришлось. Туда-сюда ходят, ездят, «зыркают» милицейский наряды – не забалуешь! Надо признать, что организация праздника просто великолепная. Молодцы! Слышала, как местные женщины, покачивая головами, говорили: «Ну и ну! Столько-то народу Павино еще не видало!» А я смотрю вокруг — какие хорошие, спокойные, достойные у павинцев лица. Тамара Павленко
ОтзывыРазделы, к которым относится эта статья:
|
|
||||